Мысли и идеи

[himitsu-top-secret]

Название: Мысли и идеи
Автор: Кито
Размер: миди, 4033 слова
Пейринг/Персонажи: Икко Аоки/Цуёси Маки, Масатика Нагаминэ
Категория: слэш
Жанр: драма, флафф
Рейтинг: PG-13
Примечание: повествование в настоящем времени
Размещение: с разрешения автора

Судзуки выходит из комнаты, где просматривал воспоминания Каинумы, и Маки нервно дергается. Он прекрасно знает, что последует за этим. И верно — Судзуки безумным взглядом обводит пошатнувшийся мир вокруг себя и тянется к кобуре.

— Нет, — хочет сказать, заорать во весь голос Маки, — нет!

Не надо. Не делай этого.

В горле застревает отвратительным кляпом комок, и вместо слов изо рта Маки вырывается лишь жалкий то ли хрип, то ли стон. Кажется, произнеси он хоть слово, отвлеки на себя внимание от видений, сдвинувших мир Судзуки с места, и тот вернет пистолет в кобуру, бросится к нему то ли за утешениями, то ли за объятиями, и этот кошмар наконец-то закончится.

С другой стороны, Маки прекрасно понимает и другое: мертвых не вернешь. Что бы он сейчас ни сказал, ни одно его слово никак не может повлиять на то, что он уже не смог Судзуки спасти.

— Пожалуйста, — тем не менее пытается он выдавить из себя, — прекрати.

Под его невнятное мычание Судзуки взводит курок, и Маки видит, что в этот раз плачет.

Сжавшись, обхватив себя руками за плечи, Маки упрямо закусывает губу. В своих снах он давно уже перестал доставать пистолет, чтобы защититься, но еще ни разу это никого не спасло.

На одежде Судзуки в полной тишине расцветают пятнами алые цветы, он весь обмякает, как-то вдруг, нескладно, оседает на пол и благодарно улыбается, смеется ему в лицо:

— Спасибо... Спасибо, Маки.

— Судзуки...

Он наконец может пробормотать хоть что-нибудь.

Как обычно, когда все уже кончено и шанс спасти Судзуки хотя бы во сне безвозвратно упущен.

Судзуки вдруг тянет руку и хлопает его по плечу: мол, все будет в порядке, что ты. Маки цепляется за эту руку изо всех сил, и вдруг понимает, что не спит: слишком реальна ткань под подушечками пальцев, слишком осязаемым и теплым ощущается человек под ней.

— Судзуки! — выдыхает он и тянет руку на себя: не упустить бы!

Нависший над ним Судзуки — он же только что лежал у его ног? — с недоумением моргает за стеклами больших очков, и Маки окончательно выпадает из сна.

— Добрый день, — говорит ему совершенно незнакомый молодой человек. — Я с сегодняшнего дня заступаю на должность...

— Да, — смущенно бормочет Маки, все еще не придя в себя толком, — точно. Аоки-сан. Я помню.

Аоки все так же с недоумением моргает на него, и Маки чувствует легкий укол раздражения.

На что он смотрит?

И о чем только он, Маки, думал, когда так на него набросился?

— Я о вас наслышан, — сухо говорит он наконец. — Надеюсь, вы будете так же полезны, как о вас говорят.

— Смею надеяться.

Аоки кланяется, и на Маки вновь волной накатывает странное чувство дежавю. Чертов новичок не просто слегка был похож на Судзуки; он двигался и говорил точно так же, как Судзуки, и даже выражения использовал примерно те же.

Тон голоса, фигура, цвет волос и глаз, рост, выражение лица... Маки вновь на секунду кажется, что он смотрит на своего давно погибшего друга, и он невольно вздрагивает.

— Вы в порядке? — участливо спрашивает Аоки.

— Все хорошо, — отвечает Маки. —Впрочем, хватит разговоров.

Во всяком случае, с тобой, невольно продолжает он фразу про себя.

Ты делаешь меня слишком слабым.

*

В итоге дело закрыто, убийца определен и задержан — очередной успех Девятого отдела. Маки давно то ли привык к победам, то ли не находил в себе сил им радоваться, поэтому решает не присоединяться к остальным, отправившимся в ближайший бар.

Вместо этого он задерживается в офисе: листает утреннюю газету, до которой так и не дошли руки в течение слишком занятого дня; ставит вариться кофе и всерьез задумывается о том, чтобы провести еще одну ночь здесь же, на работе.

Дома у него как-то пусто и неуютно: хотя Маки давно уже живет один, отчего-то последнее время в собственной квартире его охватывает острое, паническое практически чувство одиночества.

Да и найти в офисе его намного проще, если вдруг ночью свалится на голову неожиданный вызов — всякое же бывает.

Его внимание привлекает едва слышный шум из комнаты исследований: кто-то будто скрипит стулом. Маки озадаченно смотрит на часы: время слишком позднее, едва ли кто-то из сотрудников остался в такой час на работе, особенно — после успешно раскрытого дела.

Нахмурившись, он подходит к двери в комнату: внутри и в самом деле кто-то сидит, покачивается на стуле. Оставленный включенным экран с помехами неровным, мигающим светом выхватывает из теней сгорбленную человеческую фигуру.

Маки запоздало вспоминает, что не видел, как уходил со всеми остальными их новый сотрудник. После их разговора в конце работы ему показалось, что уж Аоки точно теперь не станет задерживаться в офисе, и он без задней мысли оставил Аоки одного, когда тот попросил минуту-другую на раздумья...

Оказывается, минута-другая изрядно затянулась.

Аоки, будто услышав его мысли, поднимает голову и смотрит на него — как-то отчаянно и затравленно, отчего у Маки бегут мурашки по коже. В этой темной комнате с ее мигающим светом только сложнее сосредоточиться на том, что так загнанно на него смотрит совсем не Судзуки.

— Маки-сан, — говорит Аоки, и Маки чуть отпускает: Судзуки перестал его так называть много лет назад, еще на заре их знакомства.

— Что вы здесь делаете? — строго спрашивает он. — Все уже разошлись.

— Да, я как-то... потерял счет времени. Извините.

Аоки неловко кланяется, с трудом поднимается со стула, — видимо, засиделся в одной позе слишком долго — и стягивает со спинки пиджак, бездумно вертит его в руках.

Маки неожиданно для себя шагает ему навстречу, чтобы не дать так просто уйти.

— Я спрашивал не об этом, — зло говорит он. — Что вы здесь делали?

И почему вы, человек с лицом моего лучшего друга, выглядите таким потерянным и жалким?

Разве есть у вас на это право?

Аоки как-то растерянно смотрит на него в ответ:

— Я просто... задумался о нашем разговоре. Вы сказали, что МРТ помогает жертвам донести свои страхи и печали до тех, кто остался в живых, но я никак не могу смириться с этим.

Маки поднимает брови от удивления: он не ожидал, что его вспышка незадолго до этого произведет на Аоки хоть какое-то впечатление. Надеялся — да, но ожидать не ожидал.

— Их секреты порождают наши секреты, — задумчиво говорит Аоки, — их страхи — наши страхи, их эмоции и переживания — наши печали и заботы... но разве это честно?

— Не думаю, что хоть слово говорил о честности, Аоки-кун! — вдруг перебивает его Маки, не в силах больше молчать в ответ на этот чересчур сентиментальный поток мысли. — Если вы считаете, что ваше спокойствие важнее того, чтобы раскрыть чье-то убийство, вам и в самом деле нет места в Девятом отделе. Если вы по-прежнему будете так считать завтра, начните свой день с заявления об увольнении, пожалуйста.

Аоки испуганно смотрит на него: видимо, Маки слишком уж разошелся.

— Прошу прощения, — скороговоркой говорит Маки, — возможно, я сказал лишнего. Возвращайтесь домой, Аоки-сан: завтра все будет казаться куда понятнее.

И не дожидаясь ответа, он уходит прочь.

Ему определенно стоит как можно меньше находиться с Аоки наедине. Как выяснилось, ему невероятно сложно помнить о том, что стоящий перед ним человек ни капли не похож на Судзуки.

Да и не должен быть на него похож, по большому счету.

И это раздражало; это раздражало и выводило его из себя до такой степени, что Маки ничего не стоило потерять все свое хладнокровие, которое он так тщательно пытался сохранить все это время.

Кому нужен начальник отдела, который срывается по малейшему пустяку?

И кому он, Маки, нужен, окажись он вдруг не у дел?

Да никому.

*

— Задумались о чем-то, господин директор? — спрашивает его Амати, и Маки, вздрогнув, расплескивает кофе, который все это время, оказывается, держал в руках. — Ой, простите, пожалуйста!

— Нет, ничего, я сам виноват, — бормочет Маки, пока Амати хлопочет у его стола, убирая разлитый напиток.

Кофе уже успел остыть: интересно, сколько он просидел, взявшись за кружку, но так и не сделав глотка?

И кто из окружающих это заметил?

Едва ли заметил новичок, задумчиво отвечает про себя Маки.

Он старательно избегает общения с Аоки наедине, предпочитая даже не оставаться с ним в комнате лишний раз, не говоря уже о разговорах. Играть в сурового босса ему не по душе: Маки предпочитает честность любому другому способу общения, и избегать кого бы то ни было — совсем не в его духе. Просто Аоки — особый случай.

Другое дело, что Аоки и не ищет больше его одобрения, не смотрит внимательно из-за смешных очков. Маки не то чтобы сильно скучает по этому вниманию, просто не заметить такой сильной перемены тоже не может. С Аоки что-то не так, и это видит каждый их сотрудник: только на все расспросы Аоки отмахивается, ничего толком не объясняя — все в порядке, не волнуйтесь, что вы, что вы.

Маки с трудом вспоминает, когда именно все изменилось: он не то чтобы уделял Аоки много внимания до последнего времени. На ум приходит дело об убийствах стариков, которые и сами не прочь были поскорее отойти в мир иной, став обузой, других кандидатур на точку перемены у Маки нет.

Но в чем же дело? Неужели Аоки так был потрясен этой историей, что у него даже поменялся характер? Едва ли. Маки искренне верит, что человек может крайне сильно измениться — вплоть до того, что узнать его будет невозможно. Но предположить то, что обыкновенная, рабочая рутина станет причиной таких перемен, Маки не может ни в коем случае.

Так что же с Аоки не так?

Что-то личное, решает Маки после некоторых раздумий. Что-то крайне личное: или сам Аоки хранит какую-то тайну, или близкий родственник, — надо полагать, отец, раз все жертвы в том деле были мужского пола. Маки наводит справки: оказывается, что он прав лишь частично. Аоки-старший и в самом деле серьезно болен, жить ему осталось считанные недели; причиной подавленности Аоки, впрочем, было совсем не расследование — простое совпадение по времени.

И впервые Маки всерьез задумывается над тем, что Аоки сказал ему в первый свой день работы в Девятом отделе. Тогда его слова Маки посчитал сентиментальной ерундой еще совсем зеленого новичка, но теперь, кажется, до него начинает доходить смысл сказанного. Хранить секреты умерших людей для него никогда не было проблемой, возможно, именно поэтому он не понял Аоки еще тогда.

Ему хочется как-то поддержать Аоки, показать, что тот не одинок, — нормальное человеческое чувство, которое не чуждо никому из окружающих Маки людей. Вот только болезнь отца — это секрет Аоки, который Маки бесстыдно присвоил себе, подсмотрел в чужую жизнь, как привык это делать за годы работы.

И секрет жжет его изнутри, живет на изнанке каждой мысли: Маки не приходилось раньше сталкиваться с этим, и он не знает, что делать. Выход ему виден исключительно один — поговорить с Аоки начистоту, но этот момент Маки откладывает как можно дольше. Ему легко справляться с обвинениями общества в том, что он падальщик, извращенец, который только и может, что подсматривать за чужими жизнями; он вместе с тем совершенно не готов столкнуться с такими обвинениями от Аоки.

Еще бы знать почему.

Наверняка исключительно потому, что Аоки похож на старого друга.

Его вырывает из раздумий чужой голос:

— Вы в порядке, Маки-сан?

Аоки стоит совсем рядом с ним, больше в офисе — никого.

— Да, конечно, — роняет Маки.

И вдруг добавляет:

— Сил вам, Аоки-сан. И вам, и отцу.

Аоки выглядит растерянным, и Маки уже готовится выслушать отповедь от него и даже примерно представляет себе ответ.

— Спасибо, — говорит ему Аоки.

В глазах у него стоят слезы.
*

Маки иногда кажется, что Аоки чересчур быстро завоевал его доверие и уважение, но ничего не может с собой поделать. Возможно, все дело во внешности Аоки, и Маки переносит на него свои привычки в общении с Судзуки — он всерьез рассматривает такой вариант в качестве рабочего, но даже в нем не видит причин ограничивать себя в общении с Аоки.

К тому же, вполне вероятно, что внешность Аоки тут совсем не причем: во всяком случае, Маки уже перестал чувствовать неприятный укол каждый раз, когда Аоки заговаривал с ним по работе — или просто появлялся рядом. Он явно привык к тому, что новый сотрудник его отдела только внешне напоминает старого.

Тогда причин не говорить с ним становится и того меньше, считает Маки.

Верно, Аоки делает его удивительно уязвимым. Маки не помнит, когда столько разговаривал и спорил с одним человеком — не ради чего-то, а ради самого разговора и спора. Он легко раздражается рядом с Аоки, вспыхивает словно спичка от возражений, горячо отстаивает свои убеждения — и все это время не лжет ни ему, ни самому себе, оставаясь по-настоящему искренним.

Наверное, это и значит быть свободным, неожиданно для себя думает Маки. В разговорах с Аоки ему и в голову не приходит сдерживать себя или свои эмоции, как это обычно бывает у Маки с остальными людьми. Но, оказывается, Аоки с Судзуки объединяет не только поразительное внешнее сходство.

Они оба спорят с Маки, словно не замечая его слабостей; не обращают внимания на излишнюю эмоциональность речи, не берут в голову излишне размашистые жесты, наконец, даже не пытаются задумываться о том, что все это можно использовать как средство давления на Маки и его решения. Поразительное свойство.


Настолько поразительное, что Маки не уверен: не выдумал ли он его себе.


После дела о модификациях тела Сога нсколько дней ходит как в воду опущенный. Маки старательно не обращает на это внимания: еще немного, и все придет в норму, а пока что делать какие бы то ни было замечания насчет того, насколько отвратительно Сога работает, — значит, только подвергать его большему стрессу. Ни Маки, ни тем более Соге это не нужно — и они оба более чем успешно попросту не говорят ни о модификациях тела, ни о рабочих моментах.

— Сога-сан ужасно переживает из-за того дела, не так ли? — замечает Аоки будто в никуда, когда они с Маки стоят вдвоем напротив шипящей кофеварки.

В офисе, как обычно бывает вечерами, нет никого кроме них. Аоки задерживается последнее время дольше обычного, но Маки не уверен, что это связано с тем ощущением исключительности, которое охватывает его, когда они остаются наедине.

Мир за дверями офиса будто исчезает ненадолго, на всей Земле остаются лишь он, Аоки да недорогой, но удивительно вкусный для своей цены кофе, который они пьют по две-три кружки, разговаривая о том и о сём. Маки любит это ощущение и ценит его как ничто другое, но сомневается в том, что Аоки испытывает что-то похожее.

Аоки, как правило, все-таки уходит, даже если время уже глубоко за полночь; Маки придумывает отговорку, чтобы задержаться, и ночует в офисе. Общаясь с Аоки, он совершенно разучился появляться дома кроме как для того, чтобы принять быстрый душ и переодеться. Все дело в том, что дома он не просто один, дома он один навсегда, и бороться с этим у него отчего-то нет никаких сил. Видимо, слишком привык к хорошему.

— Странное было дело, — говорит Аоки после долгой паузы.

Маки внимательно смотрит на него. Аоки иногда начинает изъясняться короткими предложениями и говорит крайне медленно, будто только и ждет, когда его перебьют.

Маки не перебивает: ему интересно дослушать до конца, Аоки вообще на удивление толковый мужчина, чего от него сложно ожидать.

— Я не то чтобы сильно люблю всякие такие вещи, — задумчиво говорит Аоки, — но вообще это ведь довольно интересно.

Маки удивленно поднимает брови, и Аоки заметно краснеет:

— Ну, — говорит он, — положим, тату на всю спину или удаление груди кажется мне очень уж экстремальным, но целоваться с кем-то с раздвоенным языком должно быть как минимум необычно, разве нет?

Румянец на его щеках становится настолько заметным, что Маки невольно улыбается.

— Есть еще пирсинг, Аоки-сан, — нарочито невинно замечает он. — В самых неожиданных местах.

— Это например уши или... о-о-о?!

Аоки придумывает себе какое-то неожиданное место, и Маки не удерживается от смешка: мочки ушей у Аоки ярко-красные, каких Маки никогда не видел.

— Или там, — соглашается он. — Вы хотели бы такое сделать, Аоки?

Аоки будто и не замечает, как Маки к нему обращается.

— Не знаю, — говорит он задумчиво, — но увидеть на своем партнере, пожалуй, хотел бы.

На этот раз краснеет Маки: до него вдруг доходит, насколько ему хочется узнать, о какой части тела подумал Аоки. Быть может, на какой-нибудь пирсинг он и готов, если это можно скрыть на работе.


Ему так и не приходит в голову, как можно вежливо спросить о чем-то подобном.


Работа с Масатикой Нагаминэ изматывает не хуже недели обычной работы Девятого: к концу того единственного расследования, которое они проводят совместно с первым отделом, мирясь с прихотями и ехидными замечаниями Масатики Нагаминэ, Маки не чувствует под собой ног от постоянного напряжения и непреходящей усталости.

Не облегчает ему жизнь и то, что все это время Нагаминэ только и делает, что цепляется к Аоки.

Замечания Нагаминэ в свой адрес Маки давно уже воспринимает как настолько естественное и само собой разумеющееся явление, что попросту не обращает на них никакого внимания. Он словно знает заранее, когда Масатику стоит слушать, потому что он дает дельные совет или говорить что-то путное, а когда — самое время пропустить мимо ушей все его размышления о нем, Маки, о его методах работы, этических принципах и его же отделе.

Маки выслушивает этот поток с самым невозмутимым видом, какой только можно себе представить. Нагаминэ — хороший специалист, и Маки уважает его за отдельные достижения в их сложной профессии — вот ответ, который он готов предъявить любому, кто спросит его о профессиональном мнении касательно Нагаминэ.

В любой другой ситуации Маки, пожалуй, готов ответить, что Нагаминэ — не более чем заносчивый и себялюбивый засранец, который слишком уж много о себе мнит. Просто "любых других" ситуаций в его жизни намного меньше, чем можно было бы себе представить; именно поэтому мнение Маки остается при нём.

— С дороги! — слышит он глухое рычание Нагаминэ и тут же обращает внимание на то, что происходит в его отделе.

Оказывается, Аоки не обладает и малой толикой того терпения, что Маки воспитал в себе за годы работы в этой области. Удивительное дело, кто бы мог подумать, раздраженно иронизирует сам над собой Маки и делает шаг вперед.

— Аоки, — говорит он глухо от охватившего его раздражения, — вон.

Во взгляде Аоки — искренняя обида, какой Маки никогда у него не замечал, и тут до него доходит, что все это время Нагаминэ поливал его грязью — привычное дело, не привлекшее его внимания.

Вот только неудивительно, что Аоки к такому не привык — вот и полез на рожон.

Дурак. Уволят его — и что тогда?

И тогда на работе он тоже останется один, с ужасом понимает Маки. И плевать, что вокруг по-прежнему будут все остальные; страх одиночества это никак не отгоняет.

— Мне не нужны работники, которые не в состоянии выполнять приказ, — озвучивает он наспех придуманную причину своего раздражения и наотмашь, с разворота, со всей силы, которую никто и никогда от него не ожидает, бьет Нагаминэ по лицу.

Ему в худшем случае объявят строгий выговор: все начальство прекрасно осведомлено об их с Нагаминэ отношениях. Пусть Маки и не на самом лучшем счету и больших начальников, все равно каждый из них прекрасно поймет: в произошедшем равная доля вины как Маки, так и Нагаминэ. Один пустил в ход кулаки, другой — спровоцировал нападение на себя, — словом, оба хороши.

А вот Аоки вроде как и ни при чем.


Маки, во всяком случае, надеется на это всей душой.


Аоки то ли настолько благодарен ему за спасение от увольнения, то ли так обижен на то короткое "Аоки, вон", что практически с Маки не разговаривает все то время, пока идет их следующее расследование. Маки сразу будто получает меньше удовлетворения от работы: напротив, происходящее начинает вызывать в нем какую-то брезгливость, которой он не замечал за собой до этого.

Красные туфли, измена с секретаршей... можно ли придумать большую пошлость?

Маки уверен, что нет; настроение у него портится день ото дня, и даже успешное завершение работы — еще одно раскрытое дело в копилку Девятого отдела не помогает ему сменить гнев на милость.

Он сидит, нахохлившись, за своим столом, пока остальные, прощаясь то с ним, то друг с другом, расходятся по домам; Амати, Сога и Окабэ снова отправляются в бар; Аоки в очередной раз вежливо отклоняет их предложение — все идет своим чередом.

Аоки замирает рядом с его столом, не прощаясь. Маки смотрит на него, и на долю секунды теряется от охватившей его паники: вид у Аоки настолько серьезный, будто он твердо решился сделать что-то непоправимое. Например, положить заявление об увольнении на его стол.

Маки быстро берет себя руки; Аоки сделал его не просто слабее обычного — из-за него Маки стал по-настоящему уязвимым, чего он не чувствовал за собой уже очень и очень давно.
— Маки-сан, — задумчиво говорит Аоки и замолкает.

Маки смотрит на него и ждет продолжения, не зная, впрочем, будет ли оно. То ли это одна из тех медленных тирад Аоки, за которых Маки любит разговоры с ним, то ли Аоки ждет какой-то реакции.

— Внимательно слушаю, Аоки-сан, — не выдерживает он наконец.

"Сан" режет ухо: он уже дважды отбрасывал почтительности в обращении к Аоки, и теперь обычная почтительность кажется излишней, наигранной даже.

— Маки-сан, — повторяет Аоки и краснеет не хуже того, как в памятном Маки разговоре о модификациях тела, — а у вас есть фетиш?

Маки аж задыхается от неожиданности — и вдруг заливисто смеется.

— Даже если бы и был, — отвечает он, — думаешь, я бы просто так сознался?

Аоки переступает с ноги на ногу.

— Ну, — говорит он, — мало ли. Вдруг бы мне повезло сейчас, и сознались бы.

Он смотрит на Маки сквозь свои извечные очки, и Маки ловит себя на том, что улыбается ему — искренне, от всей души.

— Хочешь кофе? — спрашивает он.

— Хочу, — соглашается Аоки и неловко переступает с ноги на ногу. — Маки-сан, я знаю, это не положено, но могу я остаться до утра на работе? Отчет надо закончить к утру, жаль тратить время на дорогу.

Маки прикусывает губу: спать в офисе можно разве что на диване, и теперь у них с Аоки есть два варианта. Или работать, — соответственно, и спать — посменно, или устроиться на широком красном диване как-нибудь вдвоем.

— Я составлю вам компанию, — говорит он. — Вдвоем лучше работается.

— Что верно, то верно, — смеется Аоки, запустив ладонь себе в волосы.


Жест смущения, думает Маки; давно забытое чувство обжигает ему щеки — он, кажется, тоже краснеет.


Маки просыпается рано утром, чувствуя, как привычно ломит тело после ночи на офисном диване. Он, к тому же, еще и ужасно замерз, хотя и предполагал, что вдвоем спать будет куда теплее.

Объяснение, впрочем, находится сразу: Аоки, пришедший спать позже, лежит на полу у дивана, вытянувшись в весь рост. Под головой у него — толстая папка с подшивкой старых отчетов, на плечи накинута старая газета — свидетельство нелепой попытки согреться. Маки ежится, представляя себе, как, должно быть, замерз Аоки — и тот оглушительно чихает.

— Ох, простите, Маки-сан, — говорит он в нос, сонно протирая глаза, — я вас разбудил.

— Я живу рядом, — говорит вдруг Маки и останавливается.

Что он собирается предложить? Начав говорить, он думал разве что о горячем душе, который Аоки явно необходим — если только он не хочет свалиться на несколько дней с жесточайшей простудой. Но стоило Маки подумать о фразе "пойдем ко мне", как мысль пошла куда дальше.

В первую их встречу Аоки напомнил ему Судзуки так живо, что наверняка Маки перенес свои тщательно скрываемые когда-то чувства на него. Это единственное объяснение том, что сейчас Маки чувствует, как жар смущения ползет по коже, охватывая все его тело.

Аоки шмыгает носом и едва слышно стонет: у него, судя по лихорадочно блестящим глазам, начинается жар.

— Я думаю, — медленно продолжает Маки, — нам стоит заехать ко мне и отправить тебя в горячую ванную — хотя бы ненадолго. Можешь взять отгул на сегодня.

— Спасибо за предложение, — гудит Аоки, закрывая глаза и сосредоточенно облизывая пересохшие губы, — но я лучше поработаю.

— Я поеду с тобой, — говорит Маки.

Что бы он ни чувствовал тогда к Судзуки, он не получил ответа, не так ли? Так можно ли считать предательством то, что он сейчас предлагает Аоки?

Маки искренне полагал, что да; вместе с тем, он не могу заставить себя особенно сильно переживать по этому поводу.

— Вставай, — говорит он и сам поднимается с дивана, по пути задев Аоки носком ботинка, — поехали.

— Это ужасно неловко, — слабо отзывается Аоки, и Маки протягивает ему руку, поднимая с пола. — Хотя горячая ванная звучит заманчиво.

— Считай это приказом, — улыбается Маки. — Приводи себя в порядок, сделаем вид, будто поехали на какой-нибудь вызов.

Аоки улыбается ему в ответ:

— Так нет никакого вызова, Маки-сан, — говорит он, — нас раскусят в два счета.

Маки только пожимает плечами. Если нет никакого вызова, то нет и необходимости находиться в офисе, думает он. Особенно если альтернатива — это тесная ванная, полная горячей ароматной воды, и Аоки с горящими щеками и ушами рядом с ним.

Ему так жарко, что он с трудом думает о чем-то другом.

Аоки заботливо кладет широкую ладонь ему на лоб:

— Да вы тоже заболели, Маки-сан, — замечает он. — Боюсь, ванная вам и самому пригодится.

— Залезем вдвоем, — с вызовом говорит Маки.

Он хотел бы сказать хотя бы самому себе, что бросил эту фразу не подумав. Или что не вкладывал в нее никакого подтекста. Или что ничего она не значила — ни для него, ни для Аоки.

Вот только Маки старается по возможности не врать самому себе, а значит, и подумать ничего из этого не может. Во всяком случае, без того, чтобы тут же не отмести с гневом это предположение в сторону.

Он сказал то, что хотел сказать, и предложил именно то, что предложил, — и теперь с вызовом смотрит на Аоки, не в силах задать следующий вопрос: "Ты ведь тоже хочешь сделать именно это?"

Аоки снова медленно облизывает губы.

— Да, — отвечает он. — Пожалуйста, да, это отличная идея.


Больше Маки ни о чем не думает — какое-то время.